Ставка на Проходимца - Страница 94

Я повернул голову, взглянул на штурмана. Санек спал. Тяжело, нервно сдвинув брови над переносицей… Видно было, что он настрадался и сон для него — желанная возможность уйти от реальности, от боли.

Я и сам закрыл глаза, пробормотав что-то об общем отдыхе. Голова кружилась все сильнее, и мной овладела странная апатия, стало абсолютно на все наплевать. Дождь, чудовища, затонувший автопоезд, Санькова вывихнутая нога, заплаканная Люська — все подернулось каким-то туманом, стало медленно вращаться вокруг меня. Странные видения странного мира…

«А ведь мы отсюда не выберемся, — проползла в голове мысль. — Сколько бы ни старались, ни рвали жилы, все наши попытки уйти — жалкое трепыхание. Так и сдохнем в этих пещерах. Или твари сожрут».

Я беспокойно пошевелился, вернее, сделал попытку, но даже палец сдвинуть не смог. Глаза не открывались, создавалось ощущение толстого тяжелого одеяла, навалившегося сверху, спеленавшего уставшее тело, гасящее все движения и даже мысли. Я хотел крикнуть, но в горло словно бы монтажной пены залили. Даже дыхание давалось с трудом, как будто воздух стал невероятно густым и не желал вливаться в легкие.

Это чего же со мной такое творится?

«Здесь конец пути, — снова скользнула мысль, — завершение Дороги. Прибыл, Проходимец, конечная станция».

«Врешь… — мысленно просипел я. — Врешь, я не верю…»

Во что я не верил — я сам не понимал, но странное ощущение, что мысли в моей голове не являются истиной и также не являются моими, не оставляло меня, словно красный сигнал светофора предупреждая об опасности… Этот сигнал светил все слабее и слабее, заграждаемый мутными образами, обрывками фраз… Я начал задыхаться от мелькания слов и видений, проносящихся перед глазами. Какой-то пестрый вихрь крутился перед глазами, охватив меня вращающимся коконом, стенки все больше сжимались, сдавливая грудь, несмотря на компенсационные свойства комбинезона, словно того и не было. Я понял, что сполз по стене пещеры, на которую опирался спиной, и сейчас смотрю вверх, но ориентировка в пространстве, осознание реального мира уходило от меня все дальше, и наконец я стал понимать, что теряю и ощущение своего тела.

«Я отравился чем-то», — мелькнула слабая мысль. Подобное состояние потерянности и головокружения я испытывал и раньше, когда в юношестве отравился рыбой и весь мир кружился вокруг меня сумасшедшим калейдоскопом…

«Я отравился, и мне нужно вывести яд из организма. Если этого не сделать, я могу умереть от токсинов, а остальные подумают, что я уснул, утомившись, и не будут тревожить меня…»

Попытка сделать судорожный вдох ни к чему не привела. Пестрый вихрь сдавливал грудь, рот и легкие застыли, не давая сказать ни одного слова, даже шепотом…

Я понял, что сейчас умру, просто умру, лежа вот в этой грязи, а моя сестра так и останется в этом утопающем мире, оплакивая мой труп, чтобы рано или поздно, отчаявшейся и обманутой, присоединиться ко мне…

Боль, невероятная боль, идущая даже не из сердца, а откуда-то намного глубже, прямо из сосредоточения моего естества, выплеснулась, словно фонтан кипятка. То, что жило внутри меня, то, что являлось мной, но было намного умнее меня, заходилось в немом крике, не желая смиряться с ситуацией, зная, что есть выход, средство спасения. Что есть надежда…

«Господи, спаси…»

Струи вихря, что из разноцветного стал багровым, стали истончаться, бледнеть, чахнуть подобно засыхающим плетям фантастической лозы… Какие-то туманные нити вплетались в багровый водоворот, растворяя его, лишая силы…

Давление на грудь ослабло. Я наконец-то смог сделать вдох расплющенными легкими, глотнул распахнутым ртом, удивился, какой воздух свежий и бодрящий… Огонь внутри угасал, затухал, погашенный белым туманом, который я вдыхал и вдыхал, наслаждаясь этой живительной легкостью, омывающей меня изнутри…

Наконец я нашел в себе силы подняться, сел, опираясь спиной на что-то, что уже не было камнем пещеры. Перед глазами висела молочная муть, закрывая обзор. Тем не менее было заметно, что стало гораздо светлее, чем в темноте пещеры, освещаемой только фонарями на шлеме Ками. Я протянул назад руку: пальцы, обтянутые перчаткой комбинезона, наткнулись на что-то округлое, неровное, но отчего-то очень знакомое.

Затем пришел запах. Сладковато-дурманящий, очень знакомый, он приплыл тонкой струйкой, навевая странные воспоминания. Я вспомнил сразу весеннюю грозу, светлячки звезд в разрывах туч после нее, мокрую покосившуюся лавочку, на которой, постелив под себя целлофановый пакет, я сидел когда-то, смотрел в послегрозовое небо и вдыхал, вдыхал, вдыхал этот пьянящий аромат…

Аромат цветущей сирени.

Я снял шлем, повернул голову, прижался щекой к теплому стволу дерева, поцеловал неровную кору, наслаждаясь горьковатым привкусом на губах. Я не желал знать, было ли то, что со мной происходило, реальностью, сном или предсмертным бредом, но мне хотелось, чтобы это продолжалось подольше.

Воздух чуть колыхнулся, туман собрался в мягкие струи, потек неторопливо, обнажая слабо освещенную листву деревьев, тропинку в невысокой, но густой траве, тяжелые гроздья цветов на кустах сирени… Слабый, но наполняющий все свет давал возможность рассмотреть даже мельчайшие листики на ветках надо мной.

Робко запел сверчок, будто торопя наступление лета, замолк, будто испугавшись течения туманных струй. Ветерок нежно прошелся по моей заросшей многодневной щетиной щеке, словно легкая женская рука погладила осторожно. Качнулись ветки дерева, под которым я сидел, листья уронили тяжелые капли в траву. Спросонья цвиринькнула какая-то пташка, поняла, что еще не утро, и затихла, уснув…