Ставка на Проходимца - Страница 28

Моя, а раньше — наша общая с сестрой, комната была залита мягким светом от плафона лампы накаливания. Люминесцентных, так называемых «экономных» ламп я не любил за искусственность, ненатуральность света: словно она и светит ярко, да все равно как-то темно в помещении — знакомо? Вот поэтому я и вкручивал в двойной плафон две разные лампы: одну — накаливания, другую — «экономку». Сестра, зная мой вкус, включила именно «мою» лампу, и я ей был благодарен за такую незначительную, но — заботу обо мне. С тех пор как я вернулся в семью, она пыталась как можно больше окружить меня уютом и вниманием, оградить от всяких неудобств, словно оправдываясь за то…

На кухне дзынькнуло.

— Леш, иди пить, — позвала сестра. — Или тебе принести?

…словно оправдываясь за то, что не уберегла маму.

Я встал, всунув ноги в недавно купленные сестрой для меня тапочки. Такие, знаете ли, серо-коричневые, солидно выглядящие, но не совсем удобные — слишком солидно-размеренные, что ли, с каким-то непонятного вида бизоном, неизвестно для чего нашитым сверху. Такие тапки обязаны носить отцы семейства, вальяжно вытягивать в них ноги, читая газету в священном «папином кресле». Еще к таким полагается носить халат — тяжелый, махровый, обязательно синего или коричневого цвета.

— Не люблю халаты… — пробурчал я, шлепая в направлении кухни.

— Что ты там говоришь? — отозвалась сестра. — Так ты идешь?

Я зашел на кухню, поморщился от яркого света: сестра настаивала на том, что на кухне должно быть светло. Я, в принципе, тоже был такого мнения, но иллюминация, установленная сестренкой, устыдила бы прожектор противовоздушной обороны.

— Печенье будешь? — Сестра хлопнула дверцей шкафчика, зашуршала кульком. — Овсяное, как ты любишь.

— Давай, — я уселся за стол, пододвинул дымящуюся кружку — молоко уже покрылось пенкой. — Люсь, ты иди спать, тебе ж на работу…

— Да смысла нет уже, — сестра села напротив меня, оперлась щекой о кулачок. — На полчаса ложиться — толку нет: проворочаюсь только…

Я посмотрел на ее уставшее, нервное лицо. На сжатые в нитку губы… Тяжело ей. И зачем ей так рано на работу? Дурацкий распорядок дня на этой ее фирме! И от меня какая помощь?

— Слушай, может — отгул возьмешь? Ну сходим, там, куда-нибудь, на природе погуляем, потом можно в кино…

Сестра пожала плечами, в глазах мелькнуло сомнение.

— Не знаю… в отделе работы много. Директор рвет и мечет — поставки срываются, я же говорила…

— Вот директор пусть и мечет! — преувеличенно бодро сказал я. — А мы — давай? — на мотороллер и…

— Нет, — Люська встала, — я лучше пойду, поработаю. Не хочу отдел бросать в самую запарку. Давай на выходных лучше куда-то съездим, а? И печенье — ешь, а то ты его только крошишь.

Я проводил взглядом сестру, допил молоко, ощущая, как горячая струя проходит по пищеводу в желудок, смахнул крошки так и не съеденного печенья обратно в пакет — хорошо — Люська не видела!

— Леш, ты бы сегодня на базарчик за картошкой сходил! — крикнула от зеркала в коридоре сестра. — Там даже на борщ не осталось! А не хочешь — не ходи: я чего-нибудь в супермаркете по дороге с работы прикуплю… Обойдемся на сегодня.

Я пообещал, что куплю, прошел в душ. Отвернув вентиль и ожидая, пока вода сбежит и пойдет, как ей и положено, горячая, присел на край ванны, хмуро глядя на свое изображение в зеркале над раковиной. Рожа еще та: растрепанные темно-русые волосы с намеком на курчавость, мутные и какие-то неживые серые глаза, трехдневная щетина на бледных щеках… Д-да, Алексей-Алеха, видон у тебя — чисто псих из дурки сбежал: налицо маниакально-депрессивный синдром… Что, нелегко, когда вот так вот все сразу навалилось? Жалеешь себя, Проходимец? Сестру пожалей: на ее плечах и болезнь матери, и похороны, и выхаживание тебя, больше полугода неизвестно где пропадавшего братца; именно тогда пропадавшего, когда он был так нужен. Братца, что теперь орет по ночам от кошмаров про непонятную войну, про которую ни расспрашивать, ни рассказывать нельзя… Да иневозможно.Вот и теперь ведь могла же взять отгул, но предпочла работу — она заполняет голову, отвлекает от мыслей, от боли. Сотрудники, сплетни, обеды, перекуры — все работает на то, чтобы ты не остался наедине со своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями… На работу, что ли, устроиться? Чтобы, так сказать, за суетой и ответственностью потерять тревогу, пустоту и щемление от техважныхпотерь? Забыть за интригами карьерного роста о стыде ненужных действий и непринятых… или принятых, но неверных решений?

Да разве такое обронишь, словно мелочь из кармана?

Ты слишком много потерял, Леха, чтобы о таком забывать.

В дверь постучали. Потом она приоткрылась, и в ванную заглянули большие и уже накрашенные Люськины глаза.

— У тебя тут все в порядке? Чего сидишь — пара сколько напустил… Задумался? Ладно, я пошла уже, дверь сама запру. Смотри, повнимательнее будь, а то последнее время работать нормально не могу — все о тебе думаю, как о ребенке каком-то: выключил ли воду, выключил ли газ, запер ли дверь, поел ли…

Я встрепенулся.

— Люсь…

Сестренка махнула рукой, чмокнула меня в щеку, поморщилась — щетина!

— Ладно, купайся. Только постельное белье сменить не забудь — пропотело все с твоими снами! И побрейся, пожалуйста…

Она закрыла дверь ванной, через пару секунд хлопнула дверь в тамбур, прощелкал замок…

Я отрегулировал температуру воды и, сняв «семейные» трусы, которые дома предпочитал остальным, полез под теплые струи душа. Задернул шторку с изображениями задорных пучеглазых рыбок, отгораживаясь от всего остального мира. Поднял голову, подставляя лицо буравящим кожу струйкам, и замер, прислушиваясь к ощущениям, стараясь насладиться каждым мгновением… Дальше будет не то, дальше тело привыкнет к давлению жидких прутиков, к разнице температур. Особое удовольствие мы обычно получаем именно от самого начала принятия душа, от новизны ощущений, от еще не притупленного раздражения нервных окончаний. Можно, конечно, потом принять контрастный душ, побаловаться температурой воды, растереть себя жесткой мочалкой, потом — под холодную воду, потом…